Давно не виделись

Вениамин Африканов

Ксюшин день рождения, как всегда, отмечался у нее дома и, как всегда, с разнообразием вкусных блюд и обильной выпивкой, что для десятка гостей было многовато; и, конечно, закуски, спиртное, конфеты, торт, соки – все в изобилии оставалось несъеденным и невыпитым. Блюда – салаты, студень, запеченную рыбу, жареные куриные ножки, селедку под шубой, а также торт, который Ксюша называла «Степка-растрепка», готовила сама хозяйка, и ей было обидно, что гости наваливались на водку, сыр, копченую колбасу и пренебрегали яствами, на которые она тратила уйму времени, сил и мастерства. Поэтому каждый раз, когда осоловевшие от еды и питья, от разговоров с анекдотами и записных застольных песен родственники и друзья начинали расходиться, виновница торжества старалась задержать хотя бы парочку самых близких замужних подруг подольше, чтобы под задушевные беседы-пересуды скормить им хотя бы свои великолепные салаты.

Ксюше исполнилось сорок пять, и она уже была для внешнего мира Ксения Андреевна Колесникова, и только подруги называли ее Ксюшей, а за глаза чаще всего – Ксюшкой, как в далекие студенческие годы, когда она, студентка филфака, была озорной, общительной и улыбчивой. Её супружника, может быть по аналогии, все звали Алёшкой, несмотря на его возраст и славу талантливого дирижера камерного оркестра. И только на его недавнем пятидесятилетнем юбилее выступавшие с тостами уважительно обращались к нему: «Дорогой Алексей Васильевич, позвольте …»

Пока одни гости шумно одевались, перекрикивая друг друга, дорассказывали что-то прерванное за столом, – остальные пошли на кухню курить. Алёшка, обычно не куривший, но пивший в компаниях много, стрельнул сигаретку у старого приятеля, Мишки Гуськова, тоже учившегося в консерватории, но одолевшего только три курса и ушедшего в середине восьмидесятых в торговлю. Он, пожалуй, был единственным, кто Алёшку называл Алексеем. Гуськов чиркнул зажигалкой, Колесников прикурил, затянулся глубоко и закатил глаза, показывая удовольствие. Гуськов курил «парламент», обычные сигареты бизнесменов средней руки. Алексею не нравились сигареты «парламент», но ради старой дружбы он не показывал вида, а «стрелять» у жены Мишкиной, прекрасной Марины, было неприлично и к тому же в какой-то мере оскорбительно для Мишки.

Так они стояли втроем на кухне, открыв окно в осеннюю прохладу, дымили и обсуждали Ксюшу – как она похорошела, чуть-чуть пополнела, но это ее еще больше красит; как много работает, какая прекрасная хозяйка…

Ксюша проводила наконец всех уходивших – своих и Алёшкиных родителей, сына с невесткой, каждого чмокнула в щечку и сто раз повторила, чтобы не забывали их с Алёшкой, звонили, приходили в гости и прочее. И удовлетворенная, с радостной улыбкой, обнажавшей зубы, среди которых один боковой желтел золотом, – присоединилась к курильщикам и тоже задымила (у нее были свои – «воуг»). И разговор тут же прервался, а «новорожденная», не давая возникнуть паузе, громко и уверенно обратилась к друзьям:

– Миш, Мариш, как здорово, что вы к нам выбрались наконец. Мы же бог знает сколько не виделись. Лет десять, а? Алешка! Закурил! Миш, Мариш, ну хоть вы повлияйте на моего байбака. Ведь какими талантами бог наградил, а он что делает? Валяется целыми днями на диване, думы думает, книжки какие-то заумные читает, по телефону часами разговаривает с подозрительными лицами о каких-то философских материях. Потолстел, обрюзг. Сто килограммов весит, представляете? Я так и называю его – «мой центнер». А начнешь его прорабатывать – он одно твердит: отстань, ты ничего не понимаешь, я, говорит, этот… черт, никак не могу запомнить…  интернист… А? Нет, вру – э-тер-нист. Ну да. По-латыни значит – вечный, бессмертный и прочее в таком духе. Представляете?

– Ксюшка, перестань, в лоб получишь.

– О! видели? Чуть что – в лоб получишь.

– Нет, мать серьезно, прекрати эту комедию.

– Ха! Комедию! Это, миленький мой, трагедия!

Гуськов иронически поглядывал на пикирующихся супругов и наконец не выдержал:

– Ксения, ты, подруга, неправа. Ты знаешь, это же моя заветная мечта – лежать на диване, думать думы, читать умные книжки, слушать симфонии под управлением Тосканини, Фуртвенглера, Орманди… или учителя нашего незабвенного, но…

«Симфонии под управлением» резанули слух Колесникова, но он сдержался. А Мишка продолжал:

– Дел каждый день наваливается столько, что какой там диван, иногда хочется сесть на то место, где стоишь, да не можешь – надо уже куда-то бежать, кому-то звонить, что-то подписывать, кого-то принимать. Не жизнь, а сплошной кошмар. Но… ничего не попишешь. Влез в это дело… Вот завтра с самого ранья надо ехать в Смоленскую губернию, подписывать контракт с одной фирмой, потом осмотреть одно хозяйство – то ли инвестировать его, то ли вообще купить к чертовой матери и повесить себе на шею сто пятое ярмо. Которое, правда, при нормальном раскладе, может через пару лет принести несколько конвертируемых лимонов… Вот так и живем. И так и помрем, наверно… не добравшись до дивана.

Ксюша как зачарованная смотрела на Мишку, застыла прямо-таки. Вздрогнула, как будто очнувшись, и сказала со вздохом:

– Да-а, Мишенька, если бы каждый так крутился, все диваны можно было бы выбросить на свалку. И жизнь была бы не жизнь, а рай.

И посмотрела на мужа.

Алексей слушал друга, повернув голову к окну, за которым чернела октябрьская ночь. Потом спросил:

– А смысл? Смысл того, что ты так ярко обозначил – «не жизнь, а кошмар»?

– Ну, Лёшенька, друг ты мой ироничный, это же, как говорится, фигура речи. Мне кошмар этот нравится. Знаешь, это же просто кайф неописуемый, когда ты что-то задумал, спланировал, рассчитал и в конце концов – через все препоны, через нервы, бессонные ночи, через конкурентов, чиновников, через весь бардак наш – добился своего. И уже не кошмар – ты прошел через кошмар, – а жизнь! Жизнь!

Алексей ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, поморщился и уставился в потолок, скрестив на груди руки.

– Так, покурили? – Ксения командовала преувеличенно бодрым голосом. – Пойдемте за стол! Нечего тут мёрзнуть!

Все потянулись из кухни в гостиную. Когда расселись за столом, Гуськов предложил тост за Алёшку:

– Мы уже пили за мужа, но я хочу, чтобы мы наполнили, а потом опорожнили бокалы и рюмки в честь недавнего юбиляра, достойного гражданина Российской Федерации и представителя волшебного мира музыки, нашего горячо любимого Алексея Васильевича Колесникова, моего старого, но все еще молодого друга, с которым мы не виделись сто лет. Ура!

Марина подхватила «ура» как-то очень искренне и радостно, что мгновенно обратило на себя внимание остальных, и у Алёшки даже покраснели уши. Ксюша внимательно посмотрела на Марину и засмеялась.

– Молодец, Маришка! Мишель, ты присматривай за ней, а то как бы чего не того…

– Да я знаю! Машка давно уже влюблена в Алексея и …

Марина перебила его:

– Будет тебе болтать! Лёш, расскажи лучше про этот… ну, кто ты. Ксюш, ты что-то там про Алёшку сказала? Кто он?

– Я же говорю – ин… тьфу! – этернист. Понимаете, друзья, он у нас не от мира сего, он растворен в вечности, он бессмертен, как сама музыка, он органическая клеточка всего организма человечества… Ну, вы поняли что-нибудь? Да он сам вам все расскажет. Давай, Алёш, раскрой нам свою философию.

– Братцы, не слушайте эту вздорную женщину, которая по недоразумению моя жена. Вопросы такого рода не обсуждаются за столом с бутылками и салатами... Лучше, давайте, я сыграю что-нибудь из японской народной музыки.

– Правда, – подхватила Ксюша, – Алешка в Японии произвел фурор со своим оркестром, японцы просто сходили с ума. А сколько мелодий он оттуда привез! Обалдеть! Давай, Алёшенька, давай.

– Да нет, Алексей, ты все-таки колись – ты в секту какую-нибудь вляпался? – Гуськов аккуратно отправил в рот ложку салата. Марина покосилась на него, но промолчала.

– При чем тут секта? Платон, что – был сектант? Или Аристотель? Кант, Гегель – сектанты?

– Ну, ты даешь. Давай подробнее. Какое отношение твой… чего там? этернизм, наверно? – какое он имеет отношению к Платону, Канту? Ничего не понимаю, развались подо мною стул!

– Ну, хорошо. Ты что-нибудь про ноосферу слышал?

– Час от часу не легче. Это еще что такое?

Марина смотрела внимательно на Алексея.

– Звучит красиво. – Она улыбнулась. – Лёш, рассказывай, не томи.

– Ребята, да зачем вам все это? Вы далеки и от ноосферы, и от стратосферы, у вас свои проблемы, зачем я должен грузить вас ненужными заморочками?

– Лёш, не выпендривайся, грузи, грузи. 

Теперь Гуськов посмотрел на Марину – с прищуром, искоса, с легкой  мефистофелевской ухмылкой.

– Ну, хорошо, в двух словах… А потом сыграю что-нибудь. Согласны?

– Ну, давай, давай, Лёш. – Марина прикоснулась губами к бокалу с красным вином, но все видели, как широко раскрыты ее заблестевшие глаза и грудь под сиреневым свитерком дышит неровно.

Алексей взял рюмку с водкой, сделал глоток, уставился – поверх голов сидевших напротив него Гуськовых – на стенку с книгами и привезенными из разных стран сувенирами.

– Ладно, приставальщики, достали вы меня. Слушайте… Ноосфера, в переводе с греческого на латынь – сфера разума.

– Ты не издевайся над нами, давай серьезно, – занервничала почему-то Ксюша.

– Помолчи, женщина. Мужчина говорит.

Ксюша хмыкнула и помотала головой.

– Ну дак вот. Сфера, значит, разума. Наш гениальный ученый-геохимик Владимир Иванович Вернадский ввел это понятие… давно, еще в двадцатые или тридцатые годы прошлого века, если не ошибаюсь, вслед за французами Леруа и Шарденом… ну, «Феномен человека» вы все знаете…

– Нет, Машка, он все-таки выпендривается…

– … чтобы подтвердить или подкрепить свое открытие, что человеческая мысль превратилась на планете в геологическую силу, понимаете? Что человек своим вмешательством в биосферу меняет ее качество, что разум распространяется на все живое и неживое, и тем самым перед человеком встает вопрос – а что, собственно, я делаю? Насколько разумен мой разум? И не дурак ли я? Не рою ли я себе могилу своими необдуманными действиями на планете? Не…

– Понятно. – Теперь занервничал Гуськов. – Давай, действительно, сыграй что-нибудь. Лирическое, но не грустное. А?

– Что, уже надоело? Так быстро? Сами же просили, черти.

– Михаил, кончай нудить. Давай послушаем. Интересно же. Ничего подобного не слышала и не читала. Ты, кстати, тоже.

– Ма-аш! Да это же все сказки! Какой там «человек»! Перед кем встают эти философские вопросы всерьез? Философы, которые ничего не производят, а только потребляют, которые получают бабки за то, что морочат людям головы, – они, конечно, коне-эшно, выдумывают проблемы. Чтобы как-нибудь оправдать свое никому не нужное существование. А человек-то тут при чем? Человек хочет, чтобы у него было что-то нужное сегодня, здесь и сейчас, а не через сто лет. Не только пища материальная, кстати, но и духовная тоже. Но – сейчас! Японцы как раз в этом смысле молодцы. Это страна не только восходящего солнца, я вам доложу, но и восходящей культуры. И в музыке у них подвижки идут – еще какие! Вот появились уже – вы, я думаю, смотрели на «Культуре» – гениальные скрипачи, пианисты, скоро будут свои композиторы и дирижеры… И в Корее тоже такие процессы – в Южной, естественно. Что думаете – там спасать кого-то собираются? Они просто делают свое дело, выводят свои страны на передовые, как говорится, позиции в мировой культуре. Это понятно и вызывает хорошую зависть. А все философии – по боку. Есть экономика, есть искусство, всё работает, удовлетворяет материальные и духовные потребности – чего еще надо? Кстати, мы недавно заключили с японцами контракт на поставку им нашего гумуса, в смысле – моей фирмы, он по своим качествам – не поверите! – превосходит и отечественные, и американские, и нидерландские образцы – на минуточку. Японцы в этом деле секут будь здоров. Они абы что не возьмут, мы, почитай, год с ними валандались, пока они не убедились, что их не дурят. Значит, они свое сельское хозяйство поднимут на новый уровень, это же здорово! Экологически чистый навоз, растет на нем все, как в сказке. У нас в стране с реализацией этого чуда трудности, а японцы – пожалуйста, всегда готовы. Со временем на биогумусе будут выращивать все сельхозкультуры. Вот тебе и ноосфера.

– Точно! – Алексей звонко хлопнул ладонями, так что Ксения вздрогнула и отодвинулась на стуле от него, прошипев: «Сумасшедший».

– Вот в этом как раз надежда ноосферщиков. Разумные предприниматели всегда придумают что-то разумное. А то, что ты выбрал вариант с наилучшим гумусом и заинтересован в его продаже, – это же классно! Ты не знаешь ничего про ноосферу, но занимаешься-то абсолютно ноосферным делом!

– Да мне какая разница, как это называется…

– Правильно! Об том и речь! Ноосферные технологии сами собой возникают, по логике развития науки, от этого никуда не деться. Вопрос только в том, чтобы изобретатели и пользователи понимали принципиальную разницу между старыми, традиционными, так сказать, технологиями, которые насилуют природу, и новыми, которые не наносят ей вреда, а наоборот, как бы помогают ей. А как это называется, действительно вопрос десятый. Сечешь?

– Да не очень чтобы… уж извини. Я мало чего знаю про природу, догадываюсь только, что на наш век ее хватит, да и нашим потомкам достанется немерено. Все эти вопли всяких «гринписов», «зеленых» и прочих безумных экологов, защитников природы – это, знаешь, не более чем хитроумная чья-то реклама, кто-то хорошие бабки на этом делает. Нельзя спасти то, чего не знаешь. А насчет засорения биосферы, тем более ее гибели, я тебе вот что доложу: когда-то один биолог-почвовед мне сказал интересную вещь. Биосфера, говорил он, имеет как минимум десять степеней защиты, или лучше сказать – как бы десять защитных слоев. Ну, ты понимаешь, я своими словами передаю его мысль. Да, так вот – послушай! – если человек разрушает или деформирует один слой, то второй слой выдвигается как бы вместо разрушенного, и всё продолжает жить как обычно. А происходит это дело – десятками тысяч лет. Ну? И ты думаешь, человек вот так без конца будет слой за слоем разрушать и не задумываться о последствиях? Задумается. И без всяких ноосфер, а также… философов. Человек-практик задумается, пра-ктик! А задумавшись – найдет правильное решение. Практическое! Прак-ти-чес-ко-е!

– Звучит, конечно, здорово, только, к сожалению, Мишель, бездоказательно. С чего бы это ему вдруг задумываться? Ему и так хорошо. А, кстати, ну-ка, скажи: биогумус – что, человек-практик изобрел? А? Нетушки. Человек-романтик! Не предприниматель-бизнесмен, а ученый! И, насколько могу себе представить, до-олго доказывал человеку-практику выгоды новой земледельческой технологии… Что, скажешь, не так?

Женщины переводили глаза то на одного, то на другого, как болельщицы, – кто выиграет спор?

– Согласен, консерватизм в нашем деле присутствует. Причем на всех уровнях. Но он играет не только отрицательное, но и положительное значение…

Алексей не удержался:

– Роль играет, роль, а значение – имеет.

– Да ладно тебе придираться. Ну, оговорился. Ксения, ты филолог, это как-то называется по-ученому, забыл. Скажи.

– Контаминация. Ничего страшного, это у всех случается.

– Вот видишь!.. Ну, так вот. Без консерватизма, брат, всем авантюристам было бы раздолье, консерватизм – это фильтр…

Марина перебила мужа:

– По-моему, мужчины, вы ушли в сторону от темы. Лёшенька, объясни наконец, как эта твоя… ноосфера связана с этим, как его…

– Этернизмом?

– Да-да, с этим самым.

Алексей оживился. Румянец на его лице стал густым, почти багровым.

– Объясняю. Когда человечество войдет в новую фазу своего развития – фазу ноосферной цивилизации, оно будет обладать и новым мировоззрением. Во-первых, людям станет ясно, что все человечество – одна огромная семья. Не только здесь и сейчас, как выражается хлопотливый и успешный предприниматель Гуськов, но всегда и всюду, во все времена и во всех частях земного шара. Что каждый человек несет ответственность и за будущее и за прошлое. Отвечает и перед потомками, и перед всеми своими предками…

– Ну, это уже фантазия. – Михаил вертел в руках пачку «парламента», губы его подергивались. – Новая религия, что ли? Или новый коммунизм? Все люди братья? Утопия какая-то, ей-богу. И кто это придумывает, какой сказочник? Не иначе философ доморощенный. Их сейчас развелось…

– Не перебивай, жалкий прагматик. Тебе бы пользы все, на вес кумир ты ценишь бельведерский… хм. Впрочем, я все уже сказал. Могу только добавить, что люди в это золотое время будут ощущать себя реально бессмертными и вечными, потому что бессмертно и вечно человечество. Я понятно излагаю?

Гуськов не мигая смотрел на Ксению, как будто гипнотизировал. И так же глядя на нее в упор, театрально изображая голосом тревогу, спросил:

– Ксения, душа моя, признайся, твой благоверный не того? А?

– Того, того, Мишенька, давно того. Сдвиг по всем фазам. Вот еще в деревню мечтает уехать. Заниматься сельским хозяйством. Вдыхать экологически чистый воздух и выдыхать проклятия современной прогнившей цивилизации. Только где он свою Обломовку найдет? Не те уже времена. Да и какой из него…

– А-а! ну, тогда всё понятно… Нет, правда, Алексей Васильич, ты серьезно намылился бежать на лоно? Ты, вообще, давно ли в деревне-то был, голубь мира ты наш? А? Ты знаешь, что такое русская деревня сегодня? Именно деревня. Не поселок городского типа, не село, а деревня?

– Знаю, знаю. Но есть мертвые деревушки, где стоят крепкие еще избы, бесхозные, с местными властями можно договориться. Ты будешь смеяться, но тянет, понимаешь, к землице, тянет невыносимой тягой.

– И что? Думаешь, городские удобства быстро забудешь? Нет, старина, ты там и месяца не продержишься, даже с кучей своих соратников по этой, извиняюсь, ноосфере. Я тебе точно говорю. Слушай, а может, у тебя неприятности с оркестром? Накрылись гастроли? Ну, так потерпеть надо чуток, всё наладится. Это нонче бывает. У меня тоже ведь не всё гладко. Сколько выгодных сделок сорвалось, и простои случаются, и много чего ещё. И отчаяние, бывает, такое накатит, хоть вешайся. Но проходит время, всё как-то утрясается, глядишь – а ничего, жить можно. И ни в какую деревню не хочется, и веревку намыливать… да некогда просто!

И Гуськов захохотал.

– Ты представляешь? Некогда!

И опять захохотал, уже как-то даже истерично, так что Марина потрясла его за плечо и проговорила: «Уймись».

Гуськов посмотрел на часы:

– О, ребята, пора двигать. Засиделись мы…

Ксюша почти вскрикнула:

– Да куда вам спешить! Посидите хоть чуточку. Когда ещё теперь увидимся!

– Увидимся, увидимся, – как-то странно то ли проворчал, то ли пробормотал Гуськов. – Пошли, Марина-Магдалина.

– Что с тобой? – сквозь зубы проговорила Марина, когда муж подавал ей пальто, и глаза ее сделались ледяными. И совсем тихо: «Не сходи с ума».

– Ладно, ладно. Шутка.

– Дурацкая шутка.

– Что вы там шепчетесь?

Ксюша вынула из платяного шкафа пальто Гуськова.

– Позвольте, Мишель, поухаживать за вами.

– Ой, Ксения, это такая честь, – сказал Гуськов и неловко поцеловал Ксюшу в нос.

Алексей помог Марине надеть ее новенькую замшевую куртку и внимательно посмотрел ей в глаза. И потупился.

Оба подумали, что опять, наверное,  увидятся нескоро.